Двоедушник Шейл Рута

Сидит на ступенях. Смотрит в стену. Точнее, в то, что от нее осталось. Желтая штукатурка. Остатки лепнины. Полуколонны в сколах и трещинах.

Горело здесь все, что ли? Рухнувшие перекрытия черные, словно покрытые копотью.

Вслушивается. Медленно встает. Тянется за оружием.

Он позвал их, и они пришли. Всегда приходят.

На этот раз двое. В спецовках или униформе, как у пожарных. В темноте не различить.

Секунда на то, чтобы принять решение. Две – на прыжок.

Он сбегает вниз по остаткам лестницы, когда ступеньки обрываются, перемахивает через перила.

Кусок арматуры и самодельный нож против двух его кистеней.

Он мог бы покончить с этим очень быстро, но нарочно не торопится.

Цепи в его руках набирают скорость. Сам не двигается. Только кисти. Как на тренировке. Ничего нового.

Лунный свет играет на металле. Стремительно вращающиеся цепи образуют два серебристых круга.

К нему невозможно подобраться. Те двое, кажется, тоже это понимают. И не пытаются.

И вдруг – скользящий шаг вперед, еще один – в сторону. Между ними – поворот, замах. Арматурина с лязгом откатывается в угол. А тот, кто ее держал – бесшумно, – к стене. Другой на его месте, наверное, умер бы. Но этот и так мертв. Снова вскочил, метнулся в центр зала – и был отброшен с накрепко стянутыми цепью запястьями.

Вторая по-прежнему рассекает воздух.

Я знаю, что будет дальше. Просто чувствую. Игни, черт. Прекрати. Не делай этого!

Конечно же, он делает. Вскидывает левую руку вверх – жест приветствия, адресованный мне, – и следом молниеносно обхватывает ладонью лезвие направленного в него ножа.

На-ме-рен-но!

Не могу этого понять. Он должен, ДОЛЖЕН чувствовать боль! Мы не слишком-то разные. Оба – телесны, материальны, осязаемы… Не знаю, как еще выразиться.

Должен… Но он не чувствует. Даже в лице не изменился. Сделал то, что хотел, – теперь расправляется с ними, быстро и методично.

Я просыпаюсь не сразу. Проходит достаточно времени, чтобы постельное белье пропиталось кровью.

Едва открыв глаза, ругаюсь в полный голос, дую на рассеченную ладонь и пулей вылетаю из постели в поисках аптечки. При этом бьюсь затылком о второй ярус кровати. Никак не привыкну.

Как я и подозревал, аптечки здесь нет.

Хватаю первое попавшееся полотенце – кажется, соседское, – наматываю на руку, стараясь не рассматривать рану. Не смотрю, но чувствую. Похоже, все плохо.

Босиком бегу в ванную комнату, хлопаю дверью перед носом менее расторопного соседа по общаге. Отбрасываю ткань и сую ладонь под холодную воду.

Правой рукой нащупываю забытую кем-то пачку сигарет. Тащу одну зубами, так же вслепую нахожу зажигалку. Пальцы не слушаются. Наконец затягиваюсь и выпускаю дым в потолок. Губы дрожат.

Несколько раз ко мне пытаются вломиться разъяренные товарищи по несчастью, в смысле по этой дыре, которую кто-то придумал называть хостелом. Я помалкиваю. Только вода шумит.

Сигарета заканчивается. Беру вторую. Машинально думаю о том, что кровь тоже скоро закончится.

Кисть руки онемела. Хоть гвозди вколачивай.

– Тох, Тоха! – Моя девочка. Ну наконец-то хоть что-то обнадеживающее! – Ты, что ли, там застрял?

Продолжая держать под струей воды раненую руку, здоровой тянусь к щеколде.

Шанна врывается в мое табачно-кафельное убежище решительно, как коммандо, разве что через голову не кувыркается, и приносит с собой струю